Из дома назад в Коннектикут я всегда возвращаюсь с легким сердцем.  Насквозь прогнившее местечко под названием Лайма успело мне изрядно поднадоесть за восемнадцать лет, прожитых в нем.  Выезжая за городскую черту по направлению к аэропорту Цинциннати, я была твердо уверена, что больше ноги моей не будет в городе, в котором, к сожалению, все еще оставалась мать и значительная часть тех немногих людей, которых я с полной уверенностью могу назвать своими друзьями. Покидая Лайму, я решила наверняка, что именно там остается мое прошлое, ключ от которого будет доступен только мне.

  Все было бы так хорошо, если бы не было так печально. Моя мать, тот еще борец за справедливость, решила окончательно лишить Рассела всякого достоинства, написав в соответствующие органы необходимые жалобы, мол, он ни разу за два с половиной года отдельного проживания после расторжения брака не удосужился выплатить и части причитаемых мне по закону алиментов. Который раз удивляюсь мудрости и стальной выдержке мамы: ни говоря не слова, эта хрупкая с виду женщина вместо нанесения десятков слабых ударов разом нокаутировала человека, которого мой язык не поворачивается назвать отцом. Суд оказался на нашей стороне – как Рассел не старался оправдать себя тем, что его урезанных после кратковременного банкротства доходов не хватает, чтобы обеспечить семью, состоящую из него самого, полуторогодовалого сына и девицы, что на несколько месяцев старше меня, судья вынес приговор, согласно которому он был обязан к выплате пособий за два последних года или в противном случае его сынишке придется протягивать ручки папе, касаясь холодного стекла в комнате для переговоров местной колонии.  Алименты, полученные мною на следующей же неделе, вылились в довольно кругленькую сумму, на которую я смогу прожить полгода в Нью-Хейвене ни в чем себе не отказывая.

  Другой же стороной медали стал мой пропуск нескольких учебных недель в университете. Не зная, что процесс может затянуться на настолько длительное время, я решила избежать предупреждения декана и отправилась в Лайму первым рейсом, о чем, видимо, мне придется в скором времени сильно пожалеть. Уезжая, я не знала, что нам в расписание поставили новую дисциплину – французскую литературу. Из оживленных бесед одногруппников я поняла, что лекции давно закончились, и уже настала жаркая пора семинаров, а это значит, что мне будет совсем не сладко.

Сразу из аэропорта, с многочисленными пересадками на метро, я добралась до университета со значительным опозданием. Увы, но я не успела подойти вовремя даже на последнюю пару, которой стояла  та самая французская литература с которой, предположительно, у меня намечаются вечерние свидания в университетской библиотеке. Уже чуть подустав, я, предварительно занеся в деканат справку об уважительной причине моего отсутствия, передвигалась по полутемным коридорам университета, в поисках аудитории, где проходила последняя пара. В ответ на стух моих каблуков мне отзывается лишь эхо – в столько позднее время редко кто отважится по доброй воле остаться в университете на часок-другой. Наконец, я нахожу нужную дверь и на мгновение замерев перед ее стеклом пытаюсь рассмотреть, есть ли там кто-нибудь. Среди остальных теней я вижу силуэт мужчины, сидящего за столом, запрокинув голову. Проходит мгновение: я кидаю взгляд в записную книжку, где почерком секретаря деканата выведено имя моего преподавателя. Услышав «войдите» в ответ на мой стук откашливаюсь, открываю дверь и, готовая уже выпалить заранее приготовленную речь, удивленно вскидываю брови:
- Мистер Хэйтон?

   Мои ожидания оказались обманчивы. На месте, как мне представлялось, принадлежавшем какому-нибудь бородатому, чуть с проседью и непременно умному  профессору средних лет, сидел молодой человек, который, видимо, совсем меня не ждал, что, в общем-то, было неудивительно.
- Меня зовут Куинн Фабре, я студентка Школы Драмы. Чтобы не возникло никаких недопониманий впоследствии, я пришла Вас предупредить, что справка, подтверждающая уважительную причину моих пропусков находится в деканате и Вы можете с ней ознакомиться. Уверяю, в дальнейшем моя посещаемость будет образцовой. – без пауз проговариваю я составленную и заученную в электричке Нью-Йорк – Нью-Хейвен речь, пока взгляд профессора без стеснения гуляет по моему лицу. Не будь мистер Хэйтон моим профессором, я бы давно отпустила замечание в его адрес насчет такого нахальства, но, прислушиваясь  к голосу разума, я остаюсь непоколебимой.

   - Девушка. Вы можете прогуливать дальше там же, где и были все это время. Я не намерен слушать никаких объяснений. Догонять материал будете сами с остальной группой.
Вот и весь привет! Зачем, спрашивается, мне нужно было так распинаться?
- Серьезно? – произношу я на выдохе и еле заметно усмехаюсь; мои брови снова вопросительно вскидываются. Однако если он думает, что я так просто сдамся и припаду к его ноженькам с мольбами о пощаде или хотя бы о дополнительных совместных занятиях, то он ошибается. Он еще не знает, на кого наткнулся. - В таком случае, могу ли я получить список домашнего задания к завтрашнему занятию? – ничто по-прежнему не может вывести меня из состояния внешнего равновесия, я выдавливаю из себя довольно миролюбивую, но чуть ехидную улыбку, в то время, когда внутри меня начинают разыгрываться вихри.
Спокойная жизнь – это определенно не то, что нужно Куинн Фабре.

- Привет. -
Прищурившись, прикрываю глаза рукой на подобие козырька от кепки и пытаюсь рассмотреть девочку, которая ко мне обращается. Она сидит верхом на белоснежной кобыле, которая казалось бы только - только сошла с экранной рекламы отбеливающего порошка. Девочка широко мне улыбается и ловко спрыгнув с лошади, крепко обнимает меня, прижимаясь всем телом, а потом отстранившись пожимает руку.
- Привет, я Анника, но ты можешь звать меня Энни. Я не многим позволяю называть себя Энни, все таки, это звучит, как что - то совсем уже личное, не находишь... -
Она продолжает что - то щебетать с веселой улыбочкой и явно не замечая того, что я ее уже минут десять как не слушаю, а восхищенно замерев рассматриваю ее веснушки. Она кажется мне такой красивой, что сначала я даже подумал, что она ангел.
- Пойдешь со мной в кино? - Не знаю, что больше ее возмутило - то, что я ее перебил, или то, что пригласил в кино, но она перестает говорить и все так же улыбаясь, краснеет и кивает в знак согласия.

Она молча смотрит мне в глаза. Я вижу в ее искры. Огонь, всполохи пожара, фейерверки. То же самое,я  чувствую в своей грудной клетке. Она очень красиво выглядит в своем коротком, практически в облипку платье кроваво- красного, глубокого цвета венозной крови, на каблуках в 11 сантиметров, с накрученными широкими локонами, с неброским свежим макияжем и этим блеском в глазах. Толчок пальцами в плечо и я не ожидав этого, падаю спиной на кровать. На моих губах играет легкая улыбка. Она ставит одно колено меж моих ног на кровать и опускается сверху, касаясь меня всем своим телом. Ткань настолько тонкая, что мне кажется, будто она и вовсе без одежды. Я провожу ладонью по ее обнаженной спине и чувствую, как у меня внутри все разгорается желанием, как все мое старание держать "маску похуиста" слетает в никуда.
- Раздень меня. -
Я аккуратно стягиваю с ее плеча бретельку платья и мягко касаюсь губами ее плеча. И в этот момент, словно, пелена спадает с нас. Мы, как будто оба взрываемся на счет три.
Один. Она срывает с меня пиджак и с треском разрывает на мне рубашку, вспоров ее ногтями.
Два. Я разорвал на ней платье отшвырнув прочь две полоски ткани.
Три. Она стягивает свои трусики и садится на меня сверху, плотно прижимаясь ко мне бедрами.

Я ласково глажу ее скулы подушечками своих пальцев. Меня не покидает чувство, что я что - то делаю не так. Я прижимаюсь своим лбом к ее лбу, все еще касаясь ее лица. Не могу отогнать от себя совокупность эмоций: мне больно и в то же время, сердце разрывает щемящая нежность. Не знаю, почему я это чувствую.
Она сидит у меня на коленях, лицом ко мне и держит свои ладони на моей шее. Мне не нравится это -  когда она трогает мою кожу. Ноя  терплю, потому что это нравится ей. Сегодня я всю ночь не спал. Я думал о том, что через пару недель мне, возможно, придется уехать навсегда. И я ничего не могу с этим поделать.
- Энни... Ты любишь меня? - Я с трудом сглатываю, смотря на ее губы.
- Люблю. Но почему ты спрашиваешь? - Она улыбается, совершенно не обеспокоенная. Не зная, что совсем скоро может произойти.
- Просто. Хотел услышать это. - Сжимаю челюсти. Мне хочется, чтобы она знала, но я слишком слаб,чтобы сказать ей это. Мое сердце разрывает тоска и невероятно сильная боль, как будто бы его сжимают в тисках и вот - вот раздавят.
Я ненавижу своего отца, из -за которого, я вынужден оставить человека, который дороже всего на свете.

Я смотрю на ее подрагивающие плечи. Она плачет. Мне хочется ударить самого себя, да побольнее, потому что плачет она из - за меня. Это угнетает  и огорчает, прибивает невыносимой тяжестью к земле. Но я упрям, еще хуже, чем "мифические" русские ослы, не буду идти на примирение первым, в этот раз она этого не заслужила. Я упрямо поджимаю итак тонкие губы и отворачиваюсь, уставившись в окно. Наверное, нам никогда не понять друг друга. Прости меня, моя девочка. Она ходит кругами по комнате. Уже не плачет, и даже не кричит. Смотрит осуждающе, и честно, лучше бы она кричала на меня, так  по - крайней мере, я мог бы хотя бы обвинить ее в том, что это она виновата в наших проблемах. Но я знаю, что виноваты мы оба.
- Я уезжаю Энни. В Нью- Хейвен. Мне предложили преподавать там. -Жду ее реакции. И она следует незамедлительно. Анника сначала молча смотрит на меня, а потом, я только и успеваю, что увернуться от летящего в мою сторону бокала с минеральной водой. Тяжелого такого, граненного с  выгравированными на нем рисунками. Их нам подарили мои родители на годовщину наших отношений.
- Что значит, ты уезжаешь? А я? А как же я, Харви? Как же наши отношения? Ты об этом подумал, или ты, как всегда, подумал только о себе и своих чувствах, не думая о других? -
Я пожимаю плечами и подхожу к ней, обнимая ее за плечи, сдерживая ее попытку ударить меня в живот, прижимаю к себе поближе. Я не могу не уехать. Я слишком многое отдал ей и слишком мало получил взамен.
- Прощай,Энни. -
Отпускаю ее плечи и не оборачиваясь ухожу из ее квартиры, где когда - то, не так уж и давно, был счастлив, как мальчишка. Но сейчас я просто вынужден обстоятельствами уйти и ничего подобного уже не будет. Я убеждаюсь в этом, слыша ее крик мне в спину:
- Да пошел ты, Хэйтон! Пошел к черту, гребанный мудак. -
И я ушел. Просто прикрыв за собой дверь. Закрыв дверь в отношения длиной в три года.

Я удивленно смотрю на девушку, стоящую на пороге моего кабинета. Я не могу поверить своим глазам и в тот же момент начинаю судорожно понять как объяснить Куинн присутствие моей бывшей в моем кабинете, да и еще с такой скоростью приближающейся ко мне и заключающей меня в объятия. И я никак не могу быстро собрать свои чувства воедино и понять что я сейчас испытываю при виде своей первой любви тут, в Йелле.
- Харви! Да ты прямо возмужал, гляди - ка и мышцы подкачал, и одеваться научился. Еще и щетину отрастил, да ты прям мечта всех амазонок. -Шутку про амазонок я не очень понял. Но так бывало всегда - она шутила, а я улыбался, делая вид, что понимаю о чем она. Так происходит и теперь, спустя три года, которые мы не виделись. Она выросла, как и я изменила прическу, стиль одежды и манеры держаться. Если я стал сдержанным и почти холодным, то она источает пламя и импульсивность.
- Нам нужно выпить по чашечке кофе и кое - что обсудить. Вот моя визитка, позвони, как надумаешь. И да, передай своей девочке привет. У нее отличный вкус на парфюм. - Секунду я в замешательстве хлопаю глазами,а  потом до меня доходит о чем она, около часа назад ко мне заходила Фабре и мы обнимались минут пятнадцать, не отрываясь друг от друга, наверное именно тогда мое пиджак и пропах ее духами. Я невольно улыбаюсь и прячу визитку в задний карман джинсов.

(Предупреждаю: пост из альтернативной игры с Хантером, так что не пугаться хд)

Насквозь прокуренная гостиная, лучи солнца настойчиво пробираются сквозь задернутые желтоватые шторы, кажется только начался закат, но Себастиану уже не важно, уже просто все равно.
Он сидит на полу вытянув длинные ноги перед невысоким столиком и медленно затянувшись сигаретой выпускает сизый дым в потолок.
Сейчас ему хорошо, ему невъебенно хорошо и он вновь чувствует, что все может, что небо не придел, что никто его не остановит, ведь у него вновь появились силы, желание, он все сможет.

Абсолютно всё. 

Он опускает голову и пробует сфокусировать взгляд на остатках белого порошка на столе и мрачно улыбается. Он тянет руку и проводит пальцами по лаковой поверхности собирая остатки наркотика, после чего медленно подводить палецы к губам и облизывает их. Кончик языка приятно немеет и он, все с той же улыбкой, откидывается назад прижимаясь спиной к дивану. Странно, ведь сзади действительно диван, а он все еще сидит на полу...

Эйфория. как же он любит, как тащится с этого слова. Как же плохо, дьявольски ужасно, когда ее нету.
Себастиану кажется, что он начинает забывать какого это жить без нее любимой. Без нее уже больно, без нее страшно и плохо... без нее остается только Хантер, а на чувствах к Хантеру он больше не может держаться, это же так банально, сопливо, черт возьми - глупо. Ему нужно что-то сильнее, ярче, эффективнее в конце концов. Он постепенно теряется в этой эйфории и уже практически не видит дороги назад. Назад к Хантеру.

Хантер...
Он вспоминает о нем совсем мельком. Тот кричал, что-то очень громко кричал, потом он прижимал его к стене как тряпичную куклу, затем горела щека. Себастиан медленно проводит холодными пальцами по тому месту где было больно, но больше ничего не чувствует и громко усмехается вновь затягиваясь сигаретой. Как же сейчас хорошо. Как же охуенно.

У Себаситана как раз закончилась смена в кафешке, он уже закидывает сумку через плечо, а на улице его уже ждет Хантер. Он знает. Ровно в одиннадцать. Это становится традицией. Уже целую неделю. Внутри что-то непривычно сладко сжимается. Себастиан никогда раньше не чувствовал себя так.

Теплая улыбка Хантера. Такая нужная после долгого и, кажется, бесконечного рабочего дня.

Хантер что-то прячет за спиной, а когда Себастиан подходит ближе, то Хантер протягивает ему красивую белую розу, густо краснея. Себастиан робко улыбается. Ему раньше никто не дарил цветы, да он бы и от Хантера ее не принял, если бы все, что происходило не так сильно вскружило ему голову.
Он нерешительно принимает подарок, а Хантер тут же прячет руки в карманах.

Они долго гуляют по ночному парку. Улыбки, разговор, его теплый голос.
В тот вечер и был первый поцелуй. Тот самый, нежный, настоящий, у порога его дома. Как в фильмах. Себастиан всю ночь не мог уснуть лежа с улыбкой и глядя в потолок.

Ему никогда никто раньше не дарил цветы, никто не встречал после работы, не провожал домой, никто так тепло не улыбался, так искренне. Он думал, что все это такие мелочные глупости, но сейчас... сейчас так хотелось радоваться каждой секунде, каждому мгновению.

Его еще никто никогда не целовал на пороге его дома.
Как в фильмах.

Себастиан жмурится, когда Хантер выходит из ванной комнаты с размаху захлопнув и без того скрипящую дверь. Он выходит в гостиную и опять начинает кричать, но сейчас Себастиану плевать, ему хорошо. Он сползает чуть ниже, закидывает голову на диван и тихо, лениво смеется.
-Хватит орать, Кларингтон, это смешно- говорит он совершенно безразлично и наконец заставляет себя поднять голову и тушит окурок в пепельнице.
-Ты меня уже заебал своими криками... если тебе что-то не нравится, ты можешь нахрен выметаться отсюда...

Себастиан совсем не удивляется когда крепкие руки хватают его за шиворот и дергают вверх небрежно сваливая на диван, а потом вновь взмах руки и у него опять горит щека.

Ха, кто бы сомневался...
Себастиан опять смеется. Глухо, лениво и откинув голову.

Опаздывать на урок - очень нехорошо, просто ужасно. Ларри почему-то думается, что для Роберта это действительно может быть трагедией. Ларри Данкан всегда был поразительно догадлив, и именно поэтому давно уже подозревал о существовании патологического ботанства, однако в данный момент ему плевать на всё, включая любовь Роберта к учебе, потому что любовь Ларри к Роберту всенепременно намного важнее.
– Ты опять это делаешь, сволочь, - Роберт имеет в виду пение, Ларри имеет в виду взаимодействие своего языка и тела Роберта, поэтому искренне, не скрывая чувства собственной охуенности, говорит:
- Ты так говоришь, будто тебе не нравится, - Ларри неосознанно начинает щупать латук, который загадочным образом обнаружился на скатерти. На ощупь латук так же отвратителен, как и на вид, но Ларри жмакает его с завидным упорством, просто таки уничтожая пучок. Раньше Ларри Данкан никогда не нервничал, когда дело касалось межличностных отношений. Но сейчас его накрывало с каждой секундой, которую он тратил на рассматривание излишне, неуместно строгого воротника рубашки Роберта, накрывало всё больше и больше. - Но я точно знаю, что тебе нравится. Потому что это химия, это любовь, - если можно говорить капслоком, то можете смело представить, что Ларри говорит встревоженным и таинственным капслоком. Ларри продолжал массировать несчастный салат, больше в общем-то ничем своего нервного состояния не выдавая.
- Мило? Почему ты это повторяешь? Как это вообще может быть милым? - Ларри оставляет латук в покое, чтобы налить сок в стаканчики и почистить Роберту мандарин. Конечно, наверное, что-то в поведении Данкана и было милым, однако ему вовсе не казалось, что облизывание пальцев можно назвать милым. Скорее развратным, а в лучшем случае - сексуальным. Ведь именно так это видел и ощущал сам Ларри Данкан. О том, что он пел Роберту, Данкан забыл практически сразу, как только допел последнюю строчку, потому что это ему казалось вообще чем-то само собой разумеющимся. Элементарным способом выражения чувств, которые, как уже вся школа успела заметить, Ларри выражал всю неделю совершенно разными способами.
- Я вообще никогда никого не убивал, но если хочешь, ради тебя - только скажи, убью, расчленю, расфасую по пакетикам, спрячу в кладовую, там уже одна твоя сучка заперта, правда, но я могу ее выпустить, если пообещаешь, что все эти ее тетрадочки беспочвенно разрисованы сердечками и твоими портретами в анфас и профиль, - Ларри Данкан слишком серьезен, чтобы можно было подумать, что он шутит на счет убийства и на счет девочки. И он действительно не шутил, по крайней мере, на счет девочки - точно не шутил. Ларри поднимает стаканчик с соком, улыбается, откашливается, будто собирается произнести тост, но потом до него доходит, что Роберт как-то потускнел, приобрел очень угрожающий такой вид. Очень сексуально. Ларри ерзает, стараясь сесть поудобнее, но у него всё не получается принять достаточно комфортную позу. Поэтому Ларри Данкан решительно убирает со своего пути многострадальный латук и ложиться на скатерочку, укладывая голову Роберту на колени. - Любовь моя, мне казалось, что ты за мир во всем мире, во всяком случае, это было на одном из тех плакатов, на которые я дрочил, - да, мистер откровенность абсолютно не умел держать язык за зубами, - думая о Мьёльнире, который ты мне так и не показал, - а еще Ларри Данкан никогда ничего не забывал, особенно, когда дело касалось всяких там молотов, которые ему не удавалось заполучить в личное пользование. - Так что я не понимаю, почему это ты хочешь, чтобы я кого-то убил, вместо того, чтобы хотеть, чтобы я отпустил агнца с пятым размером, который томиться в темной пещере, - Ларри Данкан был абсолютно трезв, но всё равно нёс какую-то невероятную чепуху. И это было, согласитесь, ни чуть не удивительно. Ведь бредогенератор, встроенный в голову Ларри Данкана, как истинное зло в последней инстанции, никогда не дремал. Особенно в те моменты, когда мироздание подстраивало такие ситуации, в которых сознание Ларри Данкана начинало плавиться от удовольствия. И, знаете ли, сейчас случился именно такой момент. Потому что Роберт был слишком, невыносимо горяч в этой своей хипстерской, закрытой рубашке. Но хуже воротничка были рукава рубашки. Ларри никогда не думал, что одетый человек может выглядеть так аппетитно. - У тебя сексуальные руки, крышу сносит, - Ларри подрывается, становится на коленки, кладёт руку на шею Роберта и целует его, чувствуя, как внутри наконец-то взрывается что-то страшное и необъятное.

Yeah God love your soul and your aching bones
Take a breath, take a step, maybe down below
Где-то там, в параллельной вселенной, в которую превратился весь мир за порогом квартиры Роберта, люди праздновали день Благодарения. За семейным ужином, поедая любовно приготовленные блюда и обсуждая мелочи, которым никогда не уделяли внимания и до следующего праздника будут упускать из виду. Может в дорогом ресторане, если позволяет толщина кошелька, в окружении таких же холеных людей, которые строят из себя таких аристократов, а дома кушают руками, забывая про все свои великолепные манеры. А кто собирается в компании прямо на улице, не стесняясь подойти и познакомиться. Все праздновали день Благодарения, но, можно было дать голову на отсечение, и половина не знает, какие корни у этого праздника.
Роберт в своей квартире праздновал одиночество, делая его чуть более ярким, чем в остальные дни, но все изменило появление Сантаны. Теперь они буду праздновать одиночество вдвоем.
Сантана была пьяной. Еще не в стельку, но уже была где-то около того, что Роберта сильно озадачивало. Что делать с пьяными парнями – это он хорошо изучил, но девушки это же совершенно другая вселенная, со своими законами и восприятием мира. Поэтому Роберт продолжал стоять каменным изваянием, с небольшим испугом в глазах наблюдая за действиями брюнетки. Что-то ему подсказывало, что знание правил и аксиом в такой ситуации ни чем не поможет – девушки сплошное исключение из любого правила и управляться с ними нужно элегантно импровизируя.
Девушка поднимается и с грациозностью слона в посудной лавки идет прямиком к Роберту. Столик шатается, а бутылка падает на пол, но Сантана упрямо продолжает свой путь, петляя и удлиняя его. Роберт мысленно обреченно вздыхает и протягивает руки, чтобы в случае чего помочь Лопез и не дать ей упасть – так уж он сам себя воспитал, бережно относясь к слабому полу, как бы эти женщины его порой не злили.
Сантана не падает, но делает кое-что, что удивляет Роберта больше всего – она обнимает его и утыкается лицом в шею. Парень чувствует ее горячее дыхание, которое отдает алкоголем и гладит Лопез по спине, понимая, что все эти нежности вызваны именно количеством выпитого алкоголя. В таком состоянии всегда становится так тоскливо и вспоминаются все прошедшие беды. В таком состоянии жалеешь себя и окружающих, но в основном себя и нуждаешься в чьем-то тепле или дружеском плече рядом. Роберт это всегда с радостью предоставит – так он не чувствует себя одиноким. Ведь в тебе нуждаются, значит на тебя еще не все равно.
Сантана отстраняется и в привычном для нее духе сообщает, что ему несдобровать, если кто узнает о слабости тетушки Сникс. Роберт улыбается. Роберт молча кивает и уходит, словно официант в каком-то безымянном кафе, в которому ему предстоит работать в недалеком будущем.
Первый его пункт назначения – кухня, где он забирает бутылку виски и два бокала (себе он берет исключительно для виду, потому что напиваться вдрызг, а потом предаваться унынию и бесконечному повторению «жизнь – дерьмо, а я в нем по уши» совершенно не хотелось). Затем, зажимая бутылку подмышкой, марширует к себе в комнату, где подхватывает гитару. Она старая и потрепанная, но у Роберта она появилась недавно – забрал у одного из своих одноклассников, которому та стала не нужна; и еще без имени, потому что пока не нашлось подходящего, а привычка каждой вещи подобрать имя дает свое.
Все это добро довольно тяжело нести, но Роберт с ловкостью фокусника добирается без происшествия, ставит на журнальный столик бутылку и бокалы, а сам присаживается в кресло напротив Сантаны.
- Yesterday, all my troubles seemed so far away, - пальцы перебирают струны, а глаза полуприкрыты – парень обращается в первую очередь к самому себе, потом уже к Сантане. У Роберта хороший голос, так писали ему в комментариях, когда он анонимно скинул в интернет одну из своих записей, да и он сам знал это. Он жил музыкой и в то же время не давал окружающим себя услышать: то ли стеснялся, то ли не хотел, чтобы слышали именно эти окружающие – Роберт еще не до конца определился.
- Suddenly, I'm not half the man I used to be, - конечно, он еще может попытать свои силы в хоровом кружке, который в прошлом году выиграл Национальные, а сейчас, как он слышал, именно в этот день выступает на Отборочных. Роберт довольно скептически настроен по поводу их победы, но не собирается вступать в Новые Направления не по этой причине. И не потому, что его могут автоматически окрестить лузером и устраивать душ из слашей. Роберт не хотел становиться частью безумия и накидываться на людей в коридорах, в ухо напевая им песни, что как нельзя лучше передают унылое настроение, неразделенные чувства или же полнейшее счастье.
- Why she had to go I don't know, she wouldn't say, - хотелось немного изменить местоимение, но Роберт этого не делает, лишь открывает глаза и смотрит на Сантану. Сейчас тот редкий случай, когда парень поет для кого-то. Лопез недовольно щуриться и Роберт с торможением припоминает, что девушка сама была в хоровом кружке и пение ей может сидеть в печенках. Но он поет, а она пока молчит, хоть и должна обязательно сказать что-то ядовитое по окончанию песни.
- I said something wrong, now I long for yesterday, - иногда Роберту хочется вернутся в прошлое с теми знаниями, которые есть у него нынешнего и уберечь себя от многих страданий. Но он только ухмыляется подобным желаниям, потому как покажите человека, который бы не мечтал о подобном.
- Oh, I believe in yesterday, - как-то по особенному печально протягивает последние слова Роберт и затихает, все еще проводя пальцами по струнам и наигрывая тихую мелодию, которая рождается и умирает безымянной. Ему нужно было спеть.
А Сантане нужно было услышать.
Только ни один, ни другая об этом даже не догадываются.

Неделя Рок-н-Ролла была не привлекательна для Марли. Она не знала ни одной рок композиции, да и её плейлисту не были свойственны такого рода песни. Девушка любит мелодичные, красивые и сильные песни о любви, веселье и мир во всё мире. Конечно в жизнь надо было вносить какое то разнообразие, и Марли прекрасно это понимала, вот только какую песню выбрать девушка не знала.   
-Я совершенно не знаю что исполнять в хоровом кружке. Я даже не знаю ни одной композиции в жанре рок-н-ролл! - жаловалась Марли своей маме, помогая ей нарезать овощи для диетического салата. Женщина ласково посмотрела на свою дочь, и улыбаясь ответила, -Помню в молодости я тащилась от группы
AC/DC. Мы с твоим отцом даже ходили на их концерт, и я запомнила тот момент очень хорошо. - женщина встала с кухонного стула, и направилась в зал. Марли проводила мать взглядом, и не понимала куда мама ушла. Пару секунд спустя, и женщина вручила диск группы AC/DC Марли. -Я думаю твоё сердце подскажет какую песню спеть. - мама улыбнулась и приобняла девушку. Марли пожала плечами и вздохнув, она умчалась в свою комнату, чтобы прослушать все композиции это группы.
Марли потратила два часа на прослушивание всех песен этой группы, и её выбор был велик. Она разрывалась перед множеством композиций, но одну она для себя выделила, да и эту песню она слышала в каком-то фильме. Марли решила исполнить песню  "Highway To Hell".
На следующий день Марли довольная шла после занятий в хоровую, где хотела предоставить всем свою песню. В классе уже сидела Британни, Китти и Мистер Шу, который сидел за роялью и листал ноты. Видимо он сам хочет показать нам своё мини-шоу. Мисс Роуз была вся заинтригована.
-Привет всем. Здравствуйте Мистер Шу.- с детской улыбкой попреветсвовала всех Марли, присаживаясь на первый ряд в хоровой.

   Я понял, что долгая привычка обдумывать всё одному не даёт ничего, кроме возможности смотреть на вещи глазами только одного человека. И потихоньку обнаружил, что быть совсем одному – страшно грустно.   
(с)  Харуки Мураками

   У меня есть друзья. У меня весьма много друзей, но при этом я могу довериться от и до только одному из них. Только одному я могу рассказать, что гложет меня, как меня сжирает изнутри боль и страдания, как тяжело принимать  моё состояние. И пусть еще ни разу он не услышал от меня самой сути моего вечного «плохо», но всё же он не задает ненужных вопросов, ответов на которые я боюсь. Боюсь, потому что они хуже лезвия бритвы. Они могут только одним пониманием вскрыть вены, разрушить мозг и убить. Само признание того, что со мной происходит — отвратительно. И я понимаю это, понимаю, как никто другой.
   Тодд... Мой лучший друг. Мы дружим с детства, он мне почти как брат. И он знает меня так же, как и моя сестра, Челси. Только вот Челси знает один мой секрет, который я никому еще не рассказывал. Никому, кроме неё. Но и она не смогла мне в этом помочь, и вряд ли сможет, так как это дико и мерзко. Будь у меня вера в Бога, я бы мог с твердой уверенностью признать себя тем самым грешником, который возжелал ближнего своего. Да и не просто ближнего...  Впрочем, я уже устал снова и снова вспоминать это. Интересно, а какой из известнейших пыток меня бы пытали? Хотя нет, в те времена меня бы не трогали. Сочли бы за аристократа, который решил сохранить чистоту крови. Нет! Нет и еще раз нет, Чейз! Нельзя же так, нельзя!

   Лежа на кровати в своей комнате, я на минуту отвлекся от той действительности, которая происходила вокруг. В колонках орала музыка, какая-то панкуха, на которую я как-то наткнулся и меня запаяло. В комнате стойким сизым облаком висел табачный дым, от которого все казалось слегка мистическим и ненатуральным. Еще в комнате был Тодд, мы сегодня решили выпить. В общем то, такое временами случалось с нами. Иногда просто необходимо было выпить да поговорить. Обсудить ту или иную девчонку, которой я успел уже насолить, влюбив в себя, а потом безжалостно разбив её хрупкое девичье сердце.  Нет, ну а что я еще мог сделать? Если я не встречался бы с этими девушками — сошел бы с ума. Раз и навсегда. Стремительно, словно воспламеняющееся перышко. И ничто не остановило бы меня.
   - Тодди, - я сфокусировался, чуть отлепляя голову от рук, которые выполняли роль подушки. - А ты знаешь, что в Кармелле меня признали чуть ли не роковым. - Я издал странный смешок. - Еще одна девчонка пожаловалась Челси, что я разбил её сердце. А что я могу сделать? Ну не нравилась она мне! Понимаешь? - сев, я уставился на друга. Я знал, что он поймет меня. Но алкоголь не давал мне заткнуться. И это было не особо хорошо, ведь несколько раз ловить себя на том, что еще слово и признаюсь в своих чувствах. Ну уж нет. Этого ему знать совсем не нужно.
   Подкурив сигарету и рассматривая струйку дыма, я снова отвлекся от действительности. В голове всплывали образы старых снов, от которых мне приходилось снова и снова прикусывать губу. Немного не рассчитав, я искусал губу до крови, и только почувствовав вкус металла на языке, я вернулся в себя.
   - Вот черт! - воскликнул я, затушил сигарету и вновь обратил взгляд на друга. - Прости, я немного не в себе. - Нагнувшись к Салливану, я сделал самое серьезное лицо, на которое только был способен. - А с тобой что? Ты молчишь почти весь вечер. Обычно тебя невозможно заткнуть. - С тревогой глядя на лучшего друга, я подорвался с кровати и подошел к окну, усевшись на подоконник. За окном хлестал дождь, и настроение соответствовало ему. Пристально глядя на Тодда, я понимал, что у него что-то случилось. Что-то, о чем я еще не знаю. Но осознание того, что он не торопился мне рассказывать, уводило меня в пучины непонятного чувства, больше похожего на депрессию, чем на что-либо другое. В доме мы были одни сегодня. Родители укатили к бабушке, а сестра ушла к подруге ночевать, как только поняла, что мы можем остаться одни. Она в последнее время избегала моего общества. Это бесило, но не так сильно, как она думала. Хотя...
  Чейс! Ты ведь не знаешь её мыслей! И ты не можешь решать за неё, как бы тебе этого не хотелось!

прикреплен к одной из заявок выше, посмотрите :З

Пару раз Ларри Данкану довелось побухать в компании отчаянных геймеров, которые отвлекались от компа ради настольных игр. Ларри Данкан не вникал в суть, но игра, в которой нужно подъебывать остальных участников пришлась ему по душе. Был там монстр. Невыразимо жуткий ужас. Ларри Данкан понятия не имел, что это за хреновина такая, пока не настал час икс. Тот час, когда Ларри Данкан услышал в свой адрес:
- Это было мило.
Невыразимо жуткий ужас настиг Ларри Данкана врасплох, как и полагается монстру хайлевела. Ларри Данкан не боялся этих слов. Ларри Данкан испугался чуть ли не до икоты того щемящего чувства, которое взорвалось в нём тогда.
И это чувство, которое Ларри Данкана смело обозвал любовью и поставил на верх пирамиды своих приоритетов, стремительно и нахально пожирало остатки серого вещества Ларри на протяжении всей последующей недели.
Ларри даже простил Роберту, что тот отвернулся и заснул. Ларри всего лишь залез к нему под плед и мирно посапывал всю ночь, аж пока Роберт не выставил его пинком под зад из кровати, когда утром Ларри очень недвусмысленно начал упираться стояком тому в бедро.
- Я люблю тебя, - говорил Ларри, поймав Роберта у входа в школу. Не прокатило.
- Давай встречаться, - говорил Ларри, зажав Роберта в туалете. Не прокатило.
- Хорошо, не хочешь обязательств – я согласен быть секс-друзьями, - говорил Ларри, усевшись рядом с Робертом в столовой.
- Не хочешь дружить, можем просто трахаться иногда, - говорил Ларри, - каждый день, - следуя за Робертом попятам по длинным школьным коридорам.
- Можно я тебя хотя бы поцелую? – спрашивал Ларри, что доказывало всю серьезность его намерений.
Так прошла вся долгая, выматывающая неделя, так проходил каждый день: всё начиналось с бескомпромиссного, уверенного в себе Ларри Данкана, а заканчивалось жалобными взглядами и мольбами о пощаде. По крайней мере так всё это видел Ларри. И по его мнению это было совершенно не похоже на сексуальные домогательства.
Это, кстати говоря, была первая неделя, когда Ларри Данкана сидел в школе с первого урока по последний. Преподаватели возненавидели бы Роберта, если бы узнали, что это он во всем виноват.
Сегодня уже пятница, и Ларри Данкан пребывает в крайне возбужденном состоянии. Ему, мягко говоря, не казалось прикольным дрочить каждый вечер на светлый образ Геллера (для этой цели он даже спёр пару плакатов с рожей Геллера и изображением каких-то стрёмных овощей). Плюс ко всему сегодня утром, когда у Ларри встал на спаржу, которой размахивала его маман, Ларри Данкану впервые в жизни захотелось провалиться сквозь землю. Маман прислала Данкану уже тринадцать смсок с ржущими смайлами – это было воистину невыносимо и унизительно. Ларри посмотрел на телефон – четырнадцать. А еще ведь даже второй урок не начался.
Еще час Ларри думал. Урок литературы очень этому способствовал. Ларри Данкан случайно даже поучаствовал в дискуссии о неразделенной любви лирического героя повествования к мутной героине, которая ему не давала. Очень в тему.
К концу урока у Ларри Данкана созрел план. Напевая любимую песню из Топ Гана, Ларри, изображая из себя истребитель, бросился на кухню и уломал повариху одолжить ему скатерть, фрукты и сок. Пообещав за это целую неделю не пытаться подсыпать в её супы галлюциногены. Уходя с кухни, Ларри проклинал латук, вегетарианскую компанию Роберта и собственную впечатлительность.
Всего пятнадцать минут Ларри пришлось прождать Роберта у его ящика. Тот шел по пустому коридору (урок же уже начался), весь такой в ореоле солнечного света, с райскими птичками, летающими над его головой, шел так томно и сексуально… В общем, Ларри явно мерещилась всякая хуйня, а Роберт явно, завидев Ларри с мешком странностей в руках, не очень-то хотел приближаться к своему новоявленному сталкеру.
- I got close to your skin while you were sleeping, - Ларри мог бы признаться в извращениях и не используя слов чужой песни, но раз уж накрыло, то накрыло, что поделаешь. Тем более пианист Бред в хоровой комнате как раз очень удачно наигрывал эту мелодию. Старый бородатый извращенец.
Ларри оставил таинственный пакет на полу рядом со шкафчиками.
- I taste the salt on your hands, - Ларри хватает Роберта за руку, слишком буквально демонстрируя, что он делал под покровом ночи. Ларри засасывает палец Роберта и выглядит при этом так, будто нет в этом ничего особенного. - I reached out to touch you the morning light disarms you, - оставив Роберта стоять посреди коридора с обслюнявленным пальцем, Ларри возвращается к своему пакету, жестом фокусника со стажем выуживая из недр клетчатую хлопчатобумажную скатерть. - Won't you let me in? – Ларри ловко выставляет на импровизированный стол сок и два стакана, чувствуя себя, по меньшей мере, детсадовцем, но пафос всё равно продолжает струиться по нему. - How long till your surrender? I've become your shadow. I'd love, but don't know how to. I'm always lost for words. You look like a thousand suns, I wanna be the only one. Left when your day is done I can't have you close so I become a ghost and I watch you. Maybe if you stay, we could die this way. But I won't stop you, - Ларри Данкан садится на скатерть, протягивает руку Роберту, приглашая его присоединиться.

Томление. Это все, что испытывала Джулия на протяжении последнего времени. Вся ее жизнь была горением, в котором плавились все мирские радости. Ничто не могло зажечь, ничто не дарило настоящую радость, не омраченную мелочными обидами и человеческой глупостью. Сын чудил, она любила сына. Муж изменял, она изменяла тоже. Баш на баш, боль на боль. А потом – атрофировалось, пока не началось заражение… И жизнь пошла по-новому.
Сказать по правде, фотографии в стиле ню ей были не нужны, – частные фотосеты у нее были, причем от весьма известных людей, - но интерес к фотографу был первостепенен. Жадное волнение, когда ты встречаешь нечто, что трогает тебя, заставляет искушающе улыбаться. Джулс мягко провела по коже плеч ладонью, с горечью отмечая, что возраст оставил свои отпечатки – легкие морщинки нельзя было спрятать. Она прикрывает тело шелковым светло-лиловым халатом, лохматит гриву крашеных темных волос, усмехается.
В душе она до сих пор танцует. Она до сих пор молода, и никто не сможет убедить ее в обратном. Ларри нет дома, муж тоже ушел куда-то (они давно живут своей жизнью, автономно и абсолютно счастливо). И именно поэтому сегодня в доме свет приглушен, она слегка пьяна – совсем немного – и мир кажется невозможным. Джулия включает музыку. Джулия танцует. Ее шаги легки, ее юность следует за ней тенью, обещая что-то совершенно волшебное.
Когда приходит фотограф, Джулс только улыбается ей и проводит в комнату, где будет проходить съемка. Сама она удаляется, чтобы якобы привести себя в порядок, но на самом деле следит за девочкой, изучает ее. Подумать только! Ей всего двадцать один, она на пороге в большой мир, который примет ее, стоит ей только захотеть. Данкан изучает, цепко смотрит за каждым движением, пока Молли готовит аппаратуру, пока она оглядывает помещение.
В качестве места для съемки Джулс выбрала веранду, уставленную мягкими пуфами, вазами со свежими цветами и свечами, пока еще не зажженными. Джули возвращается неслышно, держа в руках инкрустированную крошечными бриллиантами зажигалку, улыбается девочке.
- Ты не волнуйся, я послушная модель. В твоем возрасте я недолго позировала для нескольких весьма специфических фотографов… Ты ведь слышала о Терри Ричардсоне? – она говорит мягко, обволакивает, двигаясь по комнате споро и изящно. Она подходит к каждой свече и зажигает, глядя, как разгорается пламя. – Поэтому ты можешь делать со мной все, что хочешь, - Джулли смеется, складывая руки на груди, хитро оглядывая Моллс. – Ну что, будут особые пожелания к позе или… атрибутам? Я готова к тому, что нужно немного поработать, чтобы результат заинтересовал меня.

Ну нет, Росс абсолютно не был агрессивным человеком. И его совсем не радовали конфликты. Может, потому что, элементарно, дать сдачи никогда не хватало сил... или храбрости. Многие, кто знают МакГроу, тихо посмеиваются над парнем. "Чувак, у тебя папаша долбанутый на голову солдафон, как ты можешь быть таким спокойным? Он что, не дрессировал тебя в детстве?". Что за глупости? Юноша, в конце концов, его сын, а не собака. И пусть мужчина, возможно, в каких-то моментах был достаточно серьезен и, может быть, даже чересчур груб, это не значит, что и сын должен быть точно таким же. Прогадали. Очкарик легко парирует в общении с этими придурками, мол, я в маму пошел, она у меня ласточка. После чего пожимает плечами, отводя взгляд куда-то ввысь, больше не горя желанием продолжить разговор.
Очкарик стоял и ожидал, что же теперь будет. Может ничего такого. Мало ли, слухи порой бывают просто уткой. В школе как-то поговаривали, что этот ботаник самый настоящий гей. Ах, да, это же было абсолютной правдой. Но когда тот чувак наконец подал голос, студент вроде даже вздохнул с облегчением. Незнакомец не сорвался на крик с первых слов, не принялся крушить все, что попадает под руку, а это уже хороший знак. Сказал, что прощает и даже улыбнулся. Право, Росс не понял, что произошло в следующие несколько секунд, ибо все произошло очень быстро. И вот кулак однокурсника уже впечатался прямо в лицо парню. Сначала даже боли не было, поэтому пришлось судорожно думать, куда попал этот мудила. А уже в следующее мгновение жутко заболел нос. МакГроу поднес тыльную сторону ладони к органу, в области которого почувствовалась неприятная влажность, отдававшая металлическим привкусом на языке, вытирая его, а после отводя руку на расстояние, с которого можно было нормально ее осмотреть. Черт побери, бордовая полоска красовалась на бледной коже! И тут же кровь закапала на светлую рубашку. Новую, черт побери, охуенную рубашку! Кажется, шатен даже издал непонятный полувсхлип, отдаленно напоминавший "ой".
- Ты придурок, - наконец зашипел очкарик, нарушая повисшую тишину. Интересно, на что это похоже, когда тебе нос ломают? Вдруг именно это сейчас и произошло? Эта мысль добавила немного храбрости мальчишке, который отличался своей мягкотелостью и добродушностью в родном Акроне. И действительно, только самый последний мудак вот так вот ни за что бросается на каждого прохожего. На свою голову, некоторое время студент решил быть более раскованным. А это подразумевало и то, что в обиду себя давать больше не намерен. Тут англичанин даже чуть прыснул от смеха, стараясь игнорировать боль и зуд в месте удара, отчего кровь брызнула в разные стороны, окропив и зачинщика сего конфликта.
- Ох, слушай, я всенепременно понимаю тебя. У карамельной принцесски просто начался пмс, не так ли? - понемногу выравнивая дыхание (на сколько это было возможно в данной ситуации) и переходя с повышенных тонов на более спокойные, пожал плечами британец, часто хлюпая. Не исключено, что ему могло снова прилететь после этих слов, посему пришлось невольно попятиться чуть назад, пока в голове не созрела мысль нанести ответный удар.
"Ну, я же себя не на помойке нашел, в конце концов, чтобы еще и тут позволять такое каким-то ублюдкам," - после чего даже легонько кивнул в ответ своим же мыслям. А следом, не дожидаясь, запустил левую ладонь прямо в волосы парня, нежно сжимая густую шевелюру, хотя сам не знал, зачем это (может, побоялся, что промахнется). И уже сразу после этого сжал праву руку в кулак, замахиваясь и ударяя пмс-нутого придурка прямо в левую скулу. Наверное, не так сильно, как хотелось бы, но что поделать, до этого приходилось драться только в четвертом, кажется, классе. То есть серьезно драться, а не участвовать в драке, как мешок с дерьмом, побаиваясь даже рот раскрыть. Потом вздрогнул, услышав такое учтивое "кхе-кхе" заведующего кафедрой. Наверняка многоуважаемый доктор наук с заметной проседью в волосах подошел только что. А значит, вряд ли в курсе, кто все это начал.
"Ну вот, черт побери! Не хватало проблем в самом начале семестра," - простонал очкарик, запрокидывая голову назад и издавая протяжный стон. Бордовая жидкость на время перестала заливать одежду. Ровно до тех пор, пока нос не вернулся в вертикальное положение. Что ж она не прекращает идти-то? Может вправду сломал чего?
- Послушайте, сэр, - прикрыл глаза МакГроу, пытаясь придумать хоть какое-нибудь оправдание, но, к сожалению, тщетно, - На самом деле, это такая бытовая ссора. Мы просто повздорили с парнем, потому что этот мудак мне изменил, вот. Правда, Чак?
Парень заскрежетал зубами, не представляя, плакать ему или смеяться. Из-за такой вот глупости вполне могла накрыться его встреча с друзьями. А уж если его исключат, то Росс лично найдет волосатого и убьет его.